a64408b1     

Биленкин Дмитрий Александрович - Все Образы Мира



Дмитрий Биленкин
Все образы мира
За тесными громадами зданий гас блеклый московский вечер, и в окнах
темных фасадов, высвечивая недра квартир, загоралось электричество - этот
пещерный огонь двадцатого века. Наконец и хозяин застолья, щелкнув
выключателем, послал в сумерки свою каплю света. В галактике человеческих
жилищ одной звездочкой стало больше.
Внутри комнаты столь резкая перемена света сбила, как это бывает, и без
того вялый разговор. Впрочем, он склеился снова - все тот же
натянуто-обтекаемый, парадно-неловкий. Таким его делало присутствие среди
гостей друга хозяина, человека, который первым из всех недавно ступил на
раскаленную поверхность Венеры. Гости деликатно старались, чтобы он не
чувствовал себя центром жадного интереса, и выбирали обычные для застолья
темы, одновременно опасаясь, что эта будничность представит их людьми
неинтересными, тогда как каждый, наоборот, надеялся, что именно в его
обществе космонавт распахнется душой и они уйдут с вечера, к чему-то особо
приобщенные. Напряжение разговору придавало и то, что некоторые ловили
себя на скользком желании во что бы то ни стало блеснуть перед избранником
человечества, а может, и доказать свое над ним духовное превосходство. Так
уже само присутствие знаменитости возбуждало жесткие лучи самоанализа, и
от всего этого Гаршин чувствовал себя все более неуютно.
"А каково ему, центру всех наших притяжении и отталкивании? - с
пронзительным сочувствием подумал он. - Все ждут от него чего-то свежего,
незаурядного, а он же пуст! Ну да... Бесчисленные интервью, миллиардные
аудитории выжали из него все до последней капли, он все уже отдал нам, ибо
всякая личность конечна. Или не так?"
Было похоже, что Гаршин ошибся, ибо под занавес его размышлений хозяин
наконец удачно повернул разговор, и теперь космонавт рассказывал, со
вкусом рассказывал о вчерашних автомобильных гонках, на которых он вопреки
основательной (сами понимаете!) детренировке занял призовое место. При
этом сильные, уверенные руки космонавта двигались в такт словам, как бы
сжимая руль бешено рвущейся на повороте машины, а глаза блестели
оживлением. Чувствовалось, что он был счастлив вчера, дорвавшись до
мужского, с привкусом железа и риска дела, став рядовым, без скидок,
участником схватки за первенство. Тишина за столом установилась
благоговейная. Эта почтительность внимания, какой не могло быть, говори о
том же самом кто угодно другой, не сразу дошла до увлеченного рассказом
космонавта. Но когда дошла, речь его, не потеряв гладкости, как-то сразу
обесцветилась, а взгляд похолодел. И Гаршин понял, что жадный, верней,
жаждущий интерес гостей включил в космонавте уже привычный и тягостный
навык обязательного, не для себя, говорения.
Он с усилием отвел взгляд туда, где стекло книжной стенки туманно
удваивало затылки, лица, движения рук, льдистые силуэты бутылок. Странным
и нелепым показалось Гаршину это мгновение. Ведь рядом, здесь, в этой
будничной комнате, сидит человек, недавно побывавший на другой - подумать
только! - планете, ступивший на дно мрачного, давящего, жаркого ада,
вынесший все это, видевший то, чего никто не мог, даже не смел увидеть, и
несущий в себе образ чужого мира. И что же? При чем тут автомобильные
гонки?! Почему внимание сосредоточивается даже на таком пустяке, как отказ
космонавта попробовать свекольный салат, а банальная фраза: "Спасибо, я не
любитель свеклы..." - вдруг как-то иначе освещает его самого и все им
сделанное?
Разговор меж тем оконча



Содержание раздела