a64408b1     

Биленкин Дмитрий Александрович - Давление Жизни



Дмитрий Биленкин
Давление жизни
Он шел по красной, смерзшейся равнине прямо, только прямо - уже вторые
сутки. На нем был заметный издали ярко-синий комбинезон, но надеждой, что
его найдут, он не обольщался. Это было бы чудо, если бы в однообразный
свист марсианского ветра вторглось гудение мотора.
Он шел походкой заводного автомата - мерной, экономящей силы: шесть
километров в час, ни больше, ни меньше. Мысли тоже были подчинены
монотонному ритму. Впечатления утомляют не хуже, чем расстояния. Из всего
пройденного пути в памяти остались какие-то обрывки, все остальное слилось
в туман, а прежняя жизнь отдалилась куда-то в бесконечность, сделалась
маленькой и нереальной, как пейзаж в перевернутом бинокле.
Зато и страха не было. Было тупое движение вперед, была тупая усталость
в теле и тупая бесчувственность в мыслях. Лишь все сильней болело левое
плечо, перекошенное тяжестью кислородного баллона (правый уже был
израсходован и выброшен). А так все было в порядке - он был сыт, не
испытывал жажды, электрообогрев работал безукоризненно, ботинки не терли и
не жали. Ему не надо было бороться с угасанием тела, лишенного притока
жизненной энергии, не надо было ползти из последних сил, повинуясь уже не
разуму, а инстинкту. Техника даже теперь избавляла его от страданий.
Снова и снова он машинально поправлял сумку, чтобы уравновесить
нагрузку на плечо. Всякий раз, когда он это делал, положение головы чуть
изменялось, и свист ветра в ушах (точнее - в шлемофонах) то усиливался, то
спадал. Несмотря на ветер, воздух был чист и прозрачен, близкий горизонт
очерчивался ясно, фиолетовое небо, как и почву, прихватил мороз, отчего
редкие звезды в зените горели бестрепетно и сурово.
Он еще испытывал удовольствие, пересекая невысокие увалы. Подъем бывал
не крут, он не сбавлял шага, а при спуске даже ускорял и радовался, что
холмы помогают идти быстрей, хотя это был явный самообман, и он знал это.
Все равно ему нравилось "отпускать тормоза". (Еще в детстве он любил
воображать, что не идет, а едет, что он сам автомобиль и вместо ног у него
четыре колеса; приятно было самому себе "поддавать газ", то есть "шагать
быстрей", "выворачивать руль", избегая столкновения с прохожим, и "жать на
тормоза". Сейчас он тоже казался себе машиной.)
Постепенно отбрасываемая им тень удлинялась. Чем ниже опускалось
солнце, тем красней делалась равнина. Склоны увалов пламенели. Но за
гребнями уже копились темно-фиолетовые сумерки. Ветер как-то незаметно
смолк. Все оцепенело, и на Севергина - так его звали когда-то, но это
теперь не имело значения - повеяло той тревогой, которая предшествует
приходу ночи, когда человек одинок и беззащитен среди пустыни.
Он посмотрел на солнце и почувствовал невыразимую тоску. Значит, он
все-таки надеялся в глубине души, что его спасут... Конец светлого дня
означал конец надежды.
Издали, от синюшных вздутий эретриума, пересекая тени, прокатилось
что-то живое, приблизилось к Севергину. Взгляд маленьких, розово
блеснувших глаз зверька уколол человека. Севергин положил руку на
пистолет. Но зверек, не задерживаясь, пробежал по своим делам. Какой-то
мудрый инстинкт, видимо, подсказал животному, что это двуногое не имеет
отношения к Марсу, что оно случайно здесь, случайно живо и не случайно
исчезнет еще до того, как солнце вновь окрасит равнину.
Севергин чуть не выстрелил животному вслед, так ему стало жалко себя!
Кто-то словно перевернул бинокль, и прошлое ожило. То прошлое, которое
предрешило все. Почему



Содержание раздела